• Главная • Рассказы об Австралии • Другие города • По русскому Северу • Унежма • Малошуйский музей народного быта • Люди и судьбы • Разное •


~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ЛЮДИ И СУДЬБЫ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~

.

.

Жизнь моей бабушки

(окончание)

1     2

В 1927 году Надюша закончила школу и перед ней встал выбор – учиться дальше или идти работать. «Если пойдешь учиться, будем кормить, но одевать не будем!» – сказала мать. Девушка подумала и пошла на биржу труда.

Биржа располагалась у Сытного рынка, вход с нынешней улицы Максима Горького. Большой зал был полон народу, сидели на полу, день за днем. Когда выходили объявлять о работе, народ вскакивал и вставал в очередь, но на всех работы не хватало. На бирже Надюша познакомилась с ровесницей Тоней, вместе с ней пошли на «Красный треугольник».

Работали на барабанах, в три смены, прокатывали шины. На железный барабан одевался слой резины шириной около полуметра, концы склеивались. Затем – следующий слой, на полтора сантиметра уже предыдущего, и так семь раз. Резина была сухая и кривая, снимать шины было тяжело. Потом нужно было нести их контролеру, после чего шины опускали в котлы. Надюшу учила старушка, проработавшая здесь многие годы. Она говорила, что раньше за 12 часов делали 8 покрышек, а сейчас за 8 часов – 12. Потом старушка внезапно исчезла, стали поговаривать, что она была левым эсером.

Первый месяц работы подходил к концу. «С первой получки купишь мне «маленькую»!» – сказал отец. Деньги получали вместе с новой подругой Тоней, незадолго до обеденного перерыва. Надюша положила их в маленький деревянный чемоданчик, в котором носила обед, и пошла мыть руки. Возвращается – навстречу Тоня, направляясь к выходу.

– Ты куда?

 – Голова болит, отпросилась.

Надюша вернулась к своему чемоданчику, глядь – а денег-то нет! Увидев рыдающую девушку, мастер стал допытываться, в чем дело. Узнав, позвонил на проходную и приказал никого не выпускать. Территория завода большая, до выхода на Обводный канал далеко, Тоню, не успевшую выйти, вернули. Собрали весь цех, поставили рядами, привели собаку. Собака обнюхала чемоданчик, потом всех стоящих, дошла до Тони и, носом в землю, побежала к стеллажам с резиной. Деньги нашли под стеллажами, Тоню на заводе больше не видели, а Надюша купила отцу «маленькую».

Способная и сообразительная девушка быстро обучалась премудростям производства. Работала хорошо, ее хвалили и вскоре поставили к американцу, в бригаду, работавшую на экспорт. Тут было легче, резина была хорошая. Американец сначала все время стоял за спиной, но скоро стал доверять молодой работнице.

Начались свадьбы. Первой вышла замуж старшая сестра Маруся, но брак оказался неудачным. Средняя сестра Нюра на гулянье в Парголово познакомилась с военным летчиком Александром и вскоре вышла за него замуж.

Пришла любовь и к младшей сестре. Полюбила она старшего брата Александра, молодого человека с финским именем Янна (их семья имела финские корни). Любовь была горячей и взаимной, Янна торопил со свадьбой, даже мебель купил. Но религиозная Аграфена Афанасьевна восстала против этого брака: «Не позволю двум родным сестрам быть замужем за двумя родными братьями!» (По церковным законам такие браки не разрешались). Как ни упрашивала дочь, как ни убеждал Янна, мать не дала благословения. Не смогла Надюша пойти против воли родителей, смирилась, отказав любимому. Три дня проплакала, но потом мудро рассудила, что слезами горю не поможешь, достала свое нарядное голубое платье, и пошла на вечеринку.

Пришла к ней и вторая любовь. Интеллигентный и внимательный мужчина, Борис Морев, живший на той же улице, ухаживал красиво, дарил цветы, вызывал уважение умом и знаниями, имел престижную в то время профессию инженера, и вскоре Надюша заметила, что думает о нем не реже, чем о Янне.

Борис Морев. Фото сделано в мае 1941 годаБорис был наполовину немец, родители его когда-то носили фамилию Мюллер. Отец (умерший еще в 1914 году), Иоганн, а по-русски Иван, был купцом, приехавшим в Россию из Германии в конце XIX века, да так здесь и осевшим. Мать, Мария Александровна (в девичестве Разживина), происходила из аристократической семьи. В годы первой мировой войны, когда иметь немецкую фамилию стало опасно, ее сменили на Моревых. Фамилию эту придумала Мария Александровна, потому что все белье было вышито монограммой «М», и нужно было выбрать фамилию с той же буквы, чтобы не менять монограммы.

Дядя Бориса (брат отца) держал магазин тканей на углу Невского и Литейного, несколько ступенек вниз. Еще какие-то родственники имели лавку (также ткани) в Гостином дворе.

После смерти мужа Мария Александровна жила на Разъезжей 15 и сдавала меблированные комнаты. Поле революции квартира ее стала коммунальной, подселили жильцов, хозяйке оставили одну комнату в два окна. Но роскошная мебель еще долго сохранялась, остатки ее дошли до нашего времени – именно из той квартиры «в бельэтаже» пришел к нам изящный бамбуковый столик с расписной столешницей.

Иоганн (Иван) и Мария Александровна Моревы

Но вернемся к нашей истории. Борис решил познакомить подругу с матерью. «Смотри, не опозорься!» – сказала дочери Аграфена Афанасьевна, когда та первый раз собиралась в гости к будущей свекрови.

Парадная поразила Надюшу богатой лепниной на потолке и зеркалами на стенах. В просторном вестибюле стоял шикарный резной диван, обитый бордовым бархатом (Борис сказал, что диван этот – из их бывшей квартиры), на нем в кирзовых сапогах спал дворник. Стол был накрыт в изысканном стиле, полупрозрачный немецкий фарфор сверкал белизной и золотом, тарелки были поставлены по три одна на другую. Элегантно разложенные салфетки, целый набор столового серебра – вилки, ножи, какие-то непонятные приборы, которых Надюша никогда не видела – все приводило ее в смущение. Мария Александровна еще держала горничную. Когда подавали чай, горничная, засмотревшись на гостью, споткнулась и уронила на пол поднос. Хозяйка подбежала к ней и, помогая собрать осколки, сочувственно спросила: «Машенька, вы не ушиблись?»

Не знаю, была ли Мария Александровна довольна выбором сына, но времена менялись и все смешалось в послереволюционной России – сословия, люди, порядки… На следующий день Борис сделал предложение.

          Венчание

Венчаться решили во Владимирской церкви, где Надюша пела в хоре. Борис был атеистом, но невеста настаивала на венчании, и он согласился, категорически отказавшись только исповедаться и причаститься перед свадьбой. Когда настоятель, отец Павел, узнал об этом, стукнул посохом о каменный пол и громко сказал: «Не бывать этой свадьбе!» Напрасно ходила к нему мать, умоляла, плакала. Но свадьба все-таки состоялась – 2 мая 1931 года, по первому разряду, в церкви на углу Воинова и Литейного. Перед свадьбой Борис подарил невесте золотые часы – первые в ее жизни.

Последним (перед закрытием) настоятелем Владимирской церкви на Владимирской площади был Павел Антониевич Кедринский (1863 - после 1935). В 1933 году его арестовали и он пропал без вести.

Были заказаны шесть такси, приглашено 6 шаферо́в (друзей жениха) и 6 шафери́ц (подруг невесты). Борис приехал в церковь раньше. Надюша опоздала, потому что забыла букет белых роз, подаренных им накануне, к тому же такси застряло в пробке на углу Владимирского и Невского – шла пасхальная неделя, народу и машин на улицах было много. Пока такси стояло в пробке, прохожие с любопытством заглядывали в окна – хороша ли невеста? В это время в церкви, наполненной народом, толпа пристально разглядывала жениха, так что он совсем засмущался. Когда невеста, наконец, вошла, грянул хор и одновременно зажглись все люстры. Неверующий Борис даже перекрестился. Перед свадьбой кто-то сказал Надюше, что по примете главой семьи будет тот, кто первым ступит на коврик перед аналоем, и, когда подошли к коврику, Надюша не ступила, а прыгнула не него. Двое шаферов держали тяжелые венцы над головами молодых, периодически меняясь, так как руки уставали. Шаферицы группкой стояли в стороне. Потом гости выстроилась в два ряда, образовав коридор, по которому новобрачные шли к выходу. Неожиданно на середину коридора вышел Янна. У Надюши замерло сердце, но он только вежливо поздравил с законным браком.

День был солнечный и теплый, из раскрытых окон казармы напротив высовывались курсанты, глазея на молодоженов, прохожие улыбались и поздравляли. Потом катались по набережной Невы с шаферами, шаферицами, крестной и крестным, потом поехали домой, где Аграфена Афанасьевна по деревенской традиции обсыпала молодых овсом. Дома гуляли три дня.

Через неделю свекровь пригласила молодых на обед. Гостей собралось много, пришли родственники со стороны Бориса: старшая сестра Людмила и младший брат Виктор, другие незнакомые люди. Мужчины при знакомстве целовали Надюше руку, от чего она ужасно смущалась. После обеда мужчины ушли за отдельный стол, а женщины сели пить чай. Чай был горячим, Надюша, как обычно, налила его в блюдечко, но тут заметила, что все пьют из чашек, и опять ужасно смутилась. После чая Борис играл на рояле, его сестра Людмила пела, гости аплодировали. Всё это было непривычно и даже казалось дикостью.

           Замужем

Первые два года молодые жили с родителями Надюши, в трехкомнатной квартире на Разъезжей 7. Им выделили небольшую темную комнатку с окнами во двор-колодец, где даже днем нужно было постоянно жечь лампу. Здесь же жила старшая сестра Маруся с маленькой дочкой Лилей – к тому времени она разошлась с мужем.

Борис работал инженером на заводе Арсенал, но денег не хватало, поэтому вечерами преподавал математику и физику в Технологическом институте и подрабатывал частными уроками. Кроме того, он хорошо рисовал, вернее, копировал картины известных художников с открыток. Копии сдавал в любительский магазин на Невском рядом с «Титаном», где их хорошо раскупали.

Иногда в гости приходили сослуживцы играть в шахматы. Увидев на стене икону Николая Чудоворца, подаренную Надюше матерью, кто-то из них сказал: «Что это у вас, Борис Иванович?» Ледяным голосом он ответил: «А это уже дело моей жены и мое!»

Время было трудное, тревожное, на работе Борис сильно уставал. Но дома, за круглым столом, накрытым кружевной скатертью, царили мир и понимание. Борис приходил с завода, сажал жену к себе на колени и ласково говорил: «Ну Надюша, рассказывай, что нового?» И все неприятности и усталость уходили на дальний план.

Однажды Надюше приснился сон. Стоит она на верхней площадке лестницы и видит, как муж входит в парадную. Радостная, быстро и легко сбежала она вниз по ступенькам, обняла мужа, и поднимается вверх по лестнице. А подниматься так тяжело, словно пудовые гири к ногам привязаны, и мужа рядом почему-то нет. Проснулась в холодном поту, и бегом к соседке, толковавшей сны. А соседка и говорит: «Нехороший сон тебе приснился. Начала ты свою жизнь  легко, словно играючи, а вот дальше-то тебе очень трудно будет!»

 

          Часть 2. Вверх по лестнице

1933 год запомнился молодым супругам и радостью, и горем. В этом году у них родилась дочка Нина (моя мама). Свекровь, Мария Александровна, велела переехать к ней, на Разъезжую 15, чтобы от темной комнаты на Разъезжей 7 у маленькой Нины не испортилось зрение. Она подселила их в комнату к старшему сыну Виктору, который жил с женой Марией Густавовной, шведкой по происхождению. Они работали на Ленфильме, Виктор – оператором, Мария – шофером. Сначала комнату разделили пополам шторкой, потом поставили перегородку и сделали отдельный вход.

В том же году сестра Маруся заболела водянкой, ей становилось все хуже. Врачи запретили пить воду, можно было есть только фрукты, которые стоили очень дорого. Чтобы купить их, семья продавала все ценности. Надежда со слезами на глазах отнесла в торгсин золотые часы, подаренные мужем перед свадьбой. Приемщик достал щипцы, грубым движением вынул и вернул ей механизм, отсчитал несколько купюр. Механизм этот она долго хранила и потеряла только в войну.

Беда, как говорится, не приходит одна. В том же году парализовало отца. На руках молодых оказались тяжело больная сестра, парализованный отец и пятилетняя дочь Маруси, Лиля. С грудной Ниной на руках Надежда с Борисом ходили на Разъезжую 7, где Борис ухаживал за тестем, а Надежда – за старшей сестрой. Средняя сестра Анна с мужем и дочкой Люсей жила в это время в Оренбурге, имела , ездила на юг отдыхать. Она не знала о болезни родных до последнего дня – Аграфена Афанасьевна строго-настрого запретила сообщать ей о том, что происходит дома. «Одна сестра хорошо живет, так пусть живет, а мы уж тут сами как-нибудь», – отвечала она на все уговоры.

Маруся умерла в том же 33-м году. Маленькую Лилю взяла к себе Анна, которую в этот раз не могли не известить. Вслед за любимой дочерью умер отец, а спустя несколько месяцев – муж Анны, Александр. С двумя дочерьми – родной и приемной – Анна вернулась в Ленинград.

Брат Александра Янна, бывший теперь начальником железнодорожной станции Белоостров, не мог забыть свою первую любовь, и по возможности искал встречи. Возможность такая выдалась, когда Надежда с дочерью жила на даче в Парголово. Однажды маленькая Нина, которой было тогда лет пять, нечаянно выдала мать. Когда в выходные отец приехал навестить семью, она радостно сообщила: «А меня вчера дядя Янна на спине катал!» Не знаю, последовала ли за этим сцена ревности, но отношения супругов друг к другу не охладели.

Несмотря на двоих детей, сестра Анна недолго оставалась вдовой. Вскоре она вышла замуж за офицера, родился сын Вова. В 1939 году у Надежды и Бориса родилась вторая дочь Ира. Сестры были дружны, часто собирались семьями на даче. Азартно играли в карты, в лапту, в городки, танцевали, дети путались под ногами. Однажды светлой июньской ночью гуляли до половины второго, а утром Борис проспал и на 5 минут опоздал на работу. Наказание было суровым – высчитывать из зарплаты 25% в течение года. Сохранилась фотография того лета, где Надежда сидит на даче на бревнышке, а Борис на земле у ее ног. «Всю жизнь у твоих ног сидеть буду», – говорил он, глядя на это фото. Был июнь 1941-го.

Семья на даче в Бернгардовке (август 1939-го года).

          Война

Началась Великая Отечественная война. Борис просился на фронт, но его не пустили – специалисты требовались на заводах в Ленинграде, им давали бронь. С угрозой блокады он стал настаивать на эвакуации семьи. Старшим детям помог эвакуироваться муж Анны. Трех девочек – Люсю, Лилю и Нину – отправили в Старую Руссу. В пути выяснилось, что она уже занята немцами, тогда состав завернули в Ярославскую область.

Надежда не хотела покидать мужа, он долго не мог уговорить ее. Она уезжала с младшей дочерью Ирой, сестрой Анной, племянником Вовой, матерью и свекровью с последним эшелоном от завода Арсенал. На вокзале царила суматоха, люди с мешками за плечами в панике метались по платформам, пытаясь уехать. Кому-то удавалось сесть в поезд, кто-то возвращался ни с чем. Ехали в вагонах-теплушках, немцы спускали осветительные ракеты, которые сначала выглядели как падающие звездочки, а затем раскрывались как лампы под абажуром. Потом начинали бомбить. Вагоны закрывали на засов, не выпуская людей наружу. Во время бомбежки семья молча сидела вокруг иконы Николая Чудотворца, взятой с собой Аграфеной Афанасьевной. В одной из бомбежек был уничтожен весь состав, кроме двух вагонов – того, в котором ехала Надежда с семьей, и соседнего.

Брат Бориса Виктор с женой пока оставались в Ленинграде, там они пережили зиму 1941-42-го гг. Мария Густавовна водила машины по Дороге Жизни, благодаря чему у нее было много знакомых на фронте. Из рейсов она привозила консервы, хлеб. Потом они вместе с Ленфильмом эвакуировались в Алма-Ату.

Надежда с семьей оказалась в Свердловске, туда же из Ярославской области привезли старших детей. Жили в однокомнатной квартире в подвальном помещении, с печкой, на одной кровати спали вчетвером. Весной подвал затопляло водой, Нина заболела малярией. Аграфена Афанасьевна пришила ей к рубашке какой-то мешочек, сказала: «Никому не говори», и девочка вскоре поправилась.

Надежда пошла на военный завод. Цех еще не был достроен – не было стен, только крыша, но уже функционировал. Цех холодный, детали холодные, руки замерзали до онемения, но люди работали по 18 часов, делали снаряды для фронта. В цехе было всего 5 мужчин-специалистов, они собирали сложные детали. Женщины сами таскали тяжелые ящики с продукцией. Надежда работала сначала слесарем, потом штамповщицей, штамповала на прессе свинцовые прокладки для «катюш» – металлические колечки. Однажды, работая вторую смену подряд, она задремала за станком. Пресс ходит, рука во сне протянулась совсем близко к ритмично работающей машине. Кто-то тронул ее за плечо. Подняв голову, Надежда вздрогнула от ужаса – директор! Но он только сказал: «Товарищ Морева, будьте осторожней, у вас же двое детей!»

Однажды пресс сломался. Подошедший механик сообщил, что для ремонта потребуется две недели. Начальник цеха нервничал – недодадут фронту продукцию. Что делать? Надежду вдруг осенила идея – а что если попробовать делать то же самое на другом, большом, станке – вдруг получится? Поставила штамп на пресс, пресс пустила на самоход, стала штамповать на больших листах. Работать на самоходном прессе было опасно – только и следи, чтобы руки не попали под штамп, да еще успевай передвигать лист. Сначала было трудно, детали выходили бракованные, потом стало получаться, и даже намного быстрее, чем на старом станке. Прокладки для снарядов так и вылетали из-под ее рук, скоро их скопился полный ящик – за смену она перевыполнила план на 1200%, но об этом узнала только позже. Она так увлеклась, что не заметила, как прозвенел звонок, извещающий о конце смены. Остановил ее только гром аплодисментов, неожиданно раздавшийся за спиной. Оказывается, остальные рабочие уже давно столпились вокруг, наблюдая за ней. Директор лично поздравил ее и подвез домой на своей машине.

Новая технология была пущена в производство, о Надежде Моревой рассказали по радио, написали статью в местной газете. Ее приглашали выступить на городском слете стахановцев, дали аттестат победителя и инициатора соцсоревнования, утвержденный Наркоматом. В цехе повесили большой плакат, предложили вступить в партию, присвоили звание инструктора. Стала учить других, денег прибавилось, но вскоре, как всегда, сбавили расценки. «Много было наштамповано колечек, – говорила позднее Надежда Ивановна, – очень много было злобы против немцев!»

Изредка из осажденного Ленинграда приходили письма, изрезанные ножницами цензоров. Иногда удавалось прочитать только первые и последние строчки: «Здравствуй, дорогая Надюша!» и «Целую, твой Боря». Иногда цензоры, вероятно, торопились, и тогда проскакивали сведения: «Съели Марсика» (кота), или «сижу и грызу спинку стула». Завод Арсенал работал ночами, стоять за хлебом было некогда, продукты, оставленные Марией Александровной, украли соседи. «Как почетно быть убитым на фронте, и как обидно умирать от голода», – писал Борис. В июне 42-го года он сообщил, что в этом месяце с него в последний раз сняли штрафные 25% зарплаты за предвоенное пятиминутное опоздание. Это письмо было последним.

Получала Надежда письма и от Янны, также работавшего в Ленинграде. Узнав о смерти Бориса, он написал ей: «Теперь ничего не мешает нашему счастью!» «О-ох, на чужом несчастье счастья не построишь», – вздохнула она, и строчки расплылись перед глазами. Янниным мечтам не суждено было сбыться – он тоже не пережил блокаду.

В Свердловске был голод, мать умерла. У Надежды началась дистрофия, ноги распухли, она почти не могла ходить и поняла, что долго не протянет. Обратилась за помощью на завод – может, не забыли ее недавние трудовые заслуги. Завод не забыл – прислал два кочана мороженой капусты. Чувствуя ответственность за двоих маленьких детей, она написала деверю в Алма-Ату с просьбой забрать хотя бы Нину, которая была очень похожа на отца. Потом собрала последние силы и пошла в госпиталь, но принять ее отказались – госпиталь был забит до предела, люди лежали на полу в коридорах. «Я не уйду!» – сказала Надежда. «Вызовем милицию», – ответили ей. «Вызывайте!» – и легла на пол в коридоре. Врачи не смогли выгнать на улицу умирающую женщину и нашли для нее свободную койку.

Дома кончились продукты и дрова. 9-летняя Нина пошла в эвакопункт и рассказала, что мать в больнице, а топить нечем. Вскоре им прислали машину дров, еду и теплую одежду. Выйдя из больницы, Надежда, все еще очень слабая, обнаружила ответ от родственников из Алма-Аты. Они прислали приглашение не только на Нину, но и на всю семью.

С одним чемоданом вещей и двумя детьми Надежда отправилась в путь. Денег едва хватало на дорогу. В Оренбурге, где нужно было делать пересадку, не компостировали билеты – мест не было, пропускали только военные составы. Нину с маленькой Ирой удалось пристроить в комнату малюток, сама Надежда спала на вокзале на скамейке. Четыре дня прошли без всякой надежды на отправление, деньги кончились. Взяв детей, она в отчаянии подошла к мужчине в железнодорожной фуражке, стоявшему на платформе, и попросила помочь. Он посмотрел на нее, на детей, написал что-то на бумажке и послал в воинскую кассу, где ей выдали билеты на две боковые полки в плацкартном вагоне военного эшелона. Нести чемодан не было сил, за рейсовые карточки она наняла носильщика, такого же дистрофика, как и сама. Нести чемодан он тоже не мог, и тащил его волоком. Поднять ношу в вагон они не смогли даже вдвоем. Военные, стоявшие рядом, начали было смеяться, но потом сжалились и помогли.

Вагон был забит военными, напротив ехали трое молодых и один пожилой. Когда Надежда пошла за кипятком, трехлетняя Ира подняла такой рев, что пожилой мужчина сказал: «Оставайтесь с детьми, я сам принесу вам кипяток». Ехали пять суток. На остановках за рейсовые карточки выдавали суп – воду с мукой, заваренной комочками. У детей начался понос, Надежда была в отчаянии. Поняв ситуацию, соседи-военные предложили отоваривать ее карточки в воинской столовой, и принесли такого хорошего супа, какого она не видала с довоенных времен. Дали также чай, хлеб и сухари. Вскоре они предложили поменяться местами – уступили две свои полки, а сами перешли на боковые. Особенно симпатизировал один из молодых. Заметив, что всю еду мать отдает детям, ночью на одной из станций он принес рябчика, разбудил и заставил есть – сидел над ней, пока не доела всё. Попутчики ехали в Алма-Ату, откуда через озеро Балхаш должны были отправиться в Джаркент. Молодой военный предлагал ехать с ним, обещал устроить на работу в столовую, говорил про безбедную жизнь, но она отказалась.

В Алма-Ате тоже было голодно, но не так как в Свердловске – спасали фрукты. Надежда работала в колхозе, готовила на всю семью, была донором. Жили в деревенском доме, в одной половине – хозяева, в другой – Надежда с детьми, деверь с невесткой и еще одна эвакуированная женщина с сыном. У хозяев был сад, держали поросят, но с постояльцами не делились. Однажды маленькая Ира подобрала в саду упавшее яблоко и спрятала под платьицем. Хозяин заметил, отругал, отобрал яблоко. Тогда Виктор не выдержал и сказал: «Раз вы одно яблоко ребенку пожалели, я ночью всю яблоню обтрясу!» И обтряс. Хозяин в долгу не остался – утром с веранды исчезло Надеждино единственное пальто, которое она повесила сушиться.

          После войны

Вот и кончилась война. Осталась разрушенная страна, голод, человеческое горе, отчаяние жен и матерей, потерявших мужей, возлюбленных, сыновей. Но жизнь продолжалась, и надо было возвращаться в Ленинград. Это оказалось не просто – даже коренным ленинградцам нужно было иметь вызов. Виктор с женой возвращались вместе с Ленфильмом, Надежде некому было прислать вызов. Спасла только общая фамилия – с большим трудом Виктору удалось выхлопотать вызов для невестки и племянниц.

Комната на Разъезжей 15, где жили до войны, оказалась занята соседкой, у которой удалось забрать только вещи. Первое время опять жили с деверем, потом сестра Анна пригласила переехать к ней на Кировский проспект, в комнату, которую для Надежды с детьми выделил ее муж, Леонид Иванович. На новую квартиру ехали в трамвае по Кировскому (тогда там еще ходили трамваи). Восхищенная Нина не могла оторваться от окна – таким красивым показался ей Кировский проспект.

Надежда устроилась работать на почту, в 136-е почтовое отделение, что на Малом проспекте Петроградской стороны (позднее – проспект Щорса). Вечерами шила для родственников и знакомых, иногда заказчики расплачивались консервами. Растить двоих детей было нелегко, но никогда не жаловалась, всегда была веселой, доброй, радушной, готовой помочь.

 
          Где уж нам уж выйти замуж,
          Мы уж так уж как-нибудь! –

с улыбкой повторяла она любимую присказку и, закатывая рукава, бралась за очередную работу. К ней часто обращались за помощью родные, знакомые и сослуживцы, и всегда находили утешение и поддержку.

Однажды в квартире раздался звонок – на пороге стояла солидная женщина в дорогой шубе. Надежда с трудом узнала подругу молодости Иру, с которой когда-то вместе плясала на вечеринках и убегала от наводнения. Ирина была замужем за военным, жила в Москве, работала в буфете, ни в чем не нуждалась. Держалась гордо и уверенно, но оставила адрес, приглашала в Москву. Надежда, в стеганой безрукавке, сшитой из старой скатерти, и в матерчатых самодельных сапожках, к которым, выходя на улицу, привязывала веревочками галоши, чувствовала себя перед подругой неловко, и в Москву не поехала.

Много лет, до самой пенсии, и потом еще десять лет, проработала Надежда Ивановна Морева на почте, заслужив уважение сотрудников и клиентов, и множество почетных грамот. Всегда была вежливой, всегда улыбалась, всегда внимательно относилась к чужим проблемам. Объясняться с наиболее скандальными и беспокойными клиентами всегда вызывали её – она умела найти подход к каждому, успокоить, убедить.

Надежда Ивановна Морева (фото 1951 г.)
Надпись на обороте: «Решением рабочкома от 01.11.51
за хорошие показатели в работе вы занесены в книгу почета конторы связи».
Печать: Министерство Связи СССР, Петроградский район г. Ленинграда.

Потеряв в войну обоих любимых мужчин, она никогда больше не вышла замуж, несмотря на неоднократные предложения, и посвятила свою жизнь воспитанию дочерей, а затем и внучки – автора этих слов. Всегда была бодрой, полной сил, ходила легкой, словно бы летящей походкой, так что сзади, не видя лица, казалось что идет молодая женщина. Однажды (а было ей уже за 60), пришла домой и рассказывает: «Иду сегодня по улице, и вдруг слышу сзади молодой мужской голос:

– Девушка, подождите, девушка, давайте познакомимся!

Не сразу поняла, что это мне, но смотрю – вокруг никого. Оглядываюсь и вижу – стоит молодой человек с ошарашенным лицом:

– Ой, бабушка, извините…

Хочется верить, что старость ее была счастливой. Пришлась она на относительно спокойные 70-е и 80-е, любящие дочери всегда были с ней, внучка была послушной и ласково называла «бабуся». В доме был образцовый порядок, на кухне вкусно пахло едой, и ничего лучше ее пирогов я не пробовала нигде.

Только иногда, за праздничным столом, когда собирались все родственники, и старшее поколение хором пело старинные песни, что-то горькое и печальное до слез вдруг слышалось в уже стареющих, но еще прекрасных голосах:

 
Летят утки, летят утки,
Летят утки, и два гуся…
Ой, кого люблю, кого люблю,
Не дождуся…

 

В начало

Бабусины песенки и присказки

     ..

ЛЮДИ И СУДЬБЫ:
Жизнь моей бабушки
Две встречи
Моей бабуле посвящается
Синявинский раскоп

 

 

.


Главная      Люди и судьбы