Страна Помория или Северная вольница
_____________________________________________________
Глава II
Поморская вольница
(Окончание)
.
.
Экономические отношения и торговля
В начале ХVIII века в крайне бедственном положении оказались зверобойные и рыбные промыслы. Естественные богатства морей до этого времени считались собственностью феодального государства, которое позволяло использовать их всем желающим, но взимало за это промысловую десятину, сбор с судов и «явку» с людей. В XVI–XVII веках морские промыслы, кроме ловли рыбы в прибрежных частновладельческих тонях, были вольными, то есть доступными для всех, причем промысловики имели право беспрепятственно распоряжаться своей продукцией – выловленной рыбой, добытым зверем. Они могли продавать ее скупщикам в районе промысла или отвозить в города и селения к непосредственным потребителям.
Правительство Петра I нарушило давно заведенный порядок. В 1704 году оно отдало сальные и тресковые промыслы Севера частной компании, в состав которой вошли царские любимцы: А.Д. Меншиков, П.П. Шафиров и их друзья Иван Григорьев и Степан Копьев. Торговцам строжайше запрещалось скупать продукты морского промысла. Ловить рыбу и бить зверя никому не возбранялось, однако добычу промысловики могли продавать на рынке или по договорным ценам компании князя А.Д. Меншикова. В последнем случае они освобождались от уплаты установленных пошлин. Компания получала монополию, то есть право скупать сало, кожи, клыки морских зверей, тресковый жир и другие продукты морского промысла. Местным властям было предписано зорко следить за тем, «чтобы никто, кроме компании, не занимался скупкой монополизированных продуктов». Виновных штрафовали, незаконно скупленные продукты подлежали конфискации.
Большинство мелких промысловиков не могло одновременно заниматься промыслом и вести торговлю на рынке. Раньше они сбывали свою продукцию скупщикам, которые съезжались в район промысла и, конкурируя друг с другом, давали подходящую цену. Теперь волей-неволей приходилось отдавать ее компании за бесценок, так как арендовать суда и везти товары на рынок было еще убыточнее. За пуд сухой трески компания платила рыбакам по 30-35 копеек, а сама тут же на Мурмане перепродавала ее иностранцам по 60-70 копеек. За бочку сала зверобоям платили 3 р. 50 коп., а продавали за 6 рублей. Это был грабеж как рядовых тружеников, так и хозяев, снаряжавших на промысел суда и покрученников. Некоторые из них вскоре разорились. Петр I, видя, что «компанейщики оный промысел к государственной прибыли умножить не могут», в 1722 году отменил монополию.
После смерти Петра правительство возобновило отдачу промыслов монополистам. Ими были купец Евреинов, барон Шафиров, иноземец Шамберг (друг Бирона, фаворита царицы Анны Иоанновны). В отдельные годы монополистами были государство, казна, но это не меняло существа дела. Монополисты нисколько не беспокоились о развитии промыслов, строительстве кораблей и предприятий, освоении новых районов, улучшении техники. Все они старались побольше получить прибыли.
В 1748 году царское правительство отдало монополию на скупку сального промысла сроком на двадцать лет графу П.И. Шувалову, в 1750 году он же получил монополию на тресковые промыслы. Подобно компании, Шувалов скупал у закабаленных поморов продукты промысла по самым низким ценам. За пуд сала он платил 30–40 коп., а сам продавал его в Архангельск по 80 копеек. В результате чрезмерной эксплуатации дела на промысле пришли в упадок. В конце 50-х годов ХVIII века вылавливалось всего 30-40 тысяч пудов трески.
В 1762 году Шувалов умер, а его сын Андрей, боясь ликвидации монополии, перестал кредитовать поморов. Не имея средств, многие прекратили ходить на лов трески. К тому же промысловая обстановка на Мурмане была неблагоприятной – рыбы подходило к берегу все меньше, средний улов на одного работника не превышал ста пудов. Хотя в 1762–1763 годах правительство раздало поморам в виде ссуд на обзаведение промысловым снаряжением 1906 рублей 30 копеек, но улов не увеличился, а деньги должники возвратить не могли «за сущим изнеможением». В 1763 году было выловлено не многим более 20 тысяч пудов рыбы. В Поморье возникли серьезные трудности в продовольственном снабжении населения, которое в основном питалось мурманской рыбой, снизилась платежеспособность, недоимки по налогам росли год от года. Расследование, проведенное архангельским губернатором, показало, что на Мурмане резко сократилось число людей, ведущих промысел. В 1747 году лов вели 643 промышленника, в 1765 году – 187 человек.
Монополия коснулась и сельдяного промысла. Система монополий обогащала кучку феодалов и ограничивала торгово-промышленную деятельность остальных. Чрезмерные привилегии отдельных вельмож вызывали недовольство среди трудового народа и даже среди столичного дворянства. В придворных кругах слышался громкий ропот на «несправедливость, созданную господам Шуваловым», которых считали «изобретателями» монополий.
Особенно сильно ненавидели монополии торговцы и промышленники, добивались ликвидации их архангельские купцы. Правительство под напором народных масс вынуждено было отказаться от монопольной системы. Указ от 1768 года повелевал отдать промысел сала, кож, клыков морских зверей, а также трески «в вольную и свободную куплю и продажу». Этим же указом была ликвидирована монополия на сельдяной промысел в Белом море, которая с ноября 1765 года находилась у каргопольских купцов Маркова и Прибыткова. Ловом и скупкой разрешалось заниматься «всем невозбранно».
Отмена монополий несколько облегчила положение беломорского населения, жизненный уровень его стал заметно улучшаться, часть поморов обзавелась промысловым инвентарем, увеличилось число самостоятельных промысловиков. В эти времена свободного предпринимательства в Беломорье, как на дрожжах, росла мелкая буржуазия. Однако развитие капитализма не принесло трудящимся массам существенного облегчения – беднота, как и прежде, не могла выйти из долгов, работала на кредиторов и купцов.
Благодаря энергии и предприимчивости поморов промыслы стали восстанавливаться. Увеличилась добыча моржового и тюленьего сала, вылов трески с 1778 по 1789 год увеличился в два раза. На Белом море стал успешно развиваться сельдяной промысел.
Отмена монополий не избавила народ от эксплуатации. Почти все выгоды от ликвидации монополий и духовных вотчин достались богачам – владельцам промыслов и торговцам. Так же, как и прежде, остались обременительные казенные службы, плата при выходе на промысел и при возвращении с него. Крестьянская война 1773–1775 годов заставила царское правительство пойти на некоторые уступки торгово-промышленному населению. Манифестом 1775 года были отменены сборы с рыбных и зверобойных промыслов, салотопен, кузниц, мельниц, с жилых помещений, сдаваемых внаем, бань, амбаров, а с 1780 года прекратилось взимание пошлины при выходе на промысел и при возвращении с промысла. Все эти мероприятия повысили деловую активность беломорского населения. По словам академика И.И. Лепехина, поморы «ревностно принялись за отцовские промыслы». Бывший солдат, сопровождавший ученого в его поездке по Белому морю, Петр Турчасов, вместе со своим товарищем «построил и снарядил корабль... и, нагрузив оный лаборданом (малопросольная треска), соленою палтусиною и корюшкою, поехал в Петербург для продажи».
Обычным местом сбыта промысловой продукции для поморов был Архангельск. Оживленная торговля велась в Коле в период прихода промышленников на весенние промыслы. О торговой жизни Колы в конце ХVIII века А. Пошман писал: «В марте и апреле месяцах происходит здесь великий съезд и торговля по случаю отъезда из разных мест промышленников на рыбную и звериную ловлю... Сии промышленники привозят с собою на продажу по небольшому количеству узких холстов, разного рода уды и иные потребные для кольских жителей вещи... Покупают здесь до отплытия своей шняки хлебные припасы, разного рода веревки, прядено оростяжное (тонкие бечевки к ярусу), парусину, треску соленую, юфти и другие надобности, кои кольские и отчасти и иногородние купцы привозят из Архангельска и Онеги в летнее время, в сие же время доставляют в Колу хлеб и другие съестные припасы. К обратному отъезду чужеродные купцы нагружают свои суда закупленными в Коле вещами, как то: из рыбы – семгою, трескою, палтусиною, пикшею, сушеными и солеными головами трески, салом ворванным, мягкой рухлядью (пушниной), оленьими кожами и иными товарами...» И далее: «В залив Кольский заезжают иногда и чужеземцы, возвращающиеся из Архангельска, закупают тут рыбу и солят».
.
Михайло Ломоносов
Так же как и все поморы, ранней весной с «полой водой» выходил на лов трески из устья Северной Двины Василий Дорофеевич Ломоносов. Его суденышко «Святой Архангел Михаил», подгоняемое весенними ветрами, шло через море к Трем островам, к страшному для поморов, именуемому во всех морских лоциях святоносскому сувою. Здесь, у длинной и узкой иглы Святого Носа, воды студеного Белого моря сталкиваются с водами Баренцева моря, приливные течения достигают 11 километров в час. Вода кипит, бурлит, образуя водовороты, воронки, бьет волна. Этот район с ХIII века носил название «кладбища кораблей». Редко кто рисковал пройти через сувой, и потому у подножия косы на несколько верст была проложена деревянная дорога, по которой от одного конца до другого перетаскивали суда волоком.
От святоносского сувоя до становища Рында, места промысла Ломоносовых, совсем недалеко. Рында знаменита тем, что сюда с десяти лет и до девятнадцати с отцом приходил на промысел наш знаменитый земляк Михайло Ломоносов. Как и все поморские мальчики, сначала он был зуйком: наживлял и отвивал (распутывал) ярус, ремонтировал снасть, подметал пол, варил уху. Промышляли Ломоносовы обычно около берега, но иногда уходили на Териберскую банку и в другие места, где было больше рыбы. Во время этих поездок юноша Ломоносов испытал все трудности и опасности плавания в северных морях, попадал в жестокие штормы, когда разбушевавшаяся стихия в любую минуту могла потопить или разбить судно. Такое, по словам Ломоносова, ему «пять раз изведать случалось».
Во время поездок Ломоносов хорошо узнал все побережье: побывал на восточном Мурмане, на птичьих базарах у Семи островов, на острове Кильдин, в Коле. Ему все хотелось увидеть и узнать. Была в нем непреодолимая тяга к учебе, к чтению книг. В то время учебу считали пустой забавой и учиться пришлось тайком, урывками. И все же к десяти годам он овладел основами грамоты, потом читал «Псалтырь», после чего перешел к книгам, которые всю жизнь называл «вратами мудрости» – «Арифметику» Магницкого и «Грамматику» Смотрицкого.
В девятнадцать лет Михаил убежал из дому и пешком, с попутным обозом рыбы, пришел в Москву учиться. В Москве поступил в Московские Спасские школы. Поморский характер, благородная ломоносовская «упрямка» помогли Михаилу Васильевичу преодолеть трудности жизни и учебы. В двадцать лет он стал учить латынь, а к тридцати был гордостью русской науки – первым русским академиком, основал первый русский университет и, по выражению А.С. Пушкина, сам «был первым русским университетом».
.
Становище Шельпино
Недалеко от знаменитой Рынды находится становище Шельпино́ – место промысла моих земляков-унежомов, отца Матвея Максимовича, дядюшек Ивана и Александра, деда и прадеда. Не одну сотню лет ходили мои предки ловить треску в губу Шельпино.
Губа Шельпино небольшая. При входе в нее есть несколько островков и подводных луд. С северной стороны четыре подводные скалы, издавна прозванные «Зубаткины зубы», прикрывают подход к острову Могильный. Могильный – небольшой островок, на нем кладбище. К югу от него – еще скалистый островок, вотчина факториста Савина, царя и бога Шельпино.
На южной стороне его располагалась фактория: жилые дома, бараки для покрученников и вольнонаемных, склады для рыбы и снаряжения, лавки, баня, пекарня. Тут же, около складов – причал для погрузки и разгрузки судов. Губа в южной части обсыхает во время отлива, а в северной достаточно глубока. Между островом Могильный и восточным берегом была стоянка рейсового парохода, курсировавшего по Мурманско-Беломорской линии.
Западный берег скалистый, в некоторых местах отвесный, восточный более полого спускается к заливу. Губа и становище со всех сторон закрыты горами, а с севера – островами, что создает особый климат. На островах и берегу залива множество птиц, в основном чайки и чирки.
Становище Шельпино по сравнению с другими малое. Расположено оно на восточном берегу залива (губы). В северной части поселка стояло шесть станов нюхчан (из села Нюхча Беломорского района КАССР), дальше на юг – двенадцать избушек (станов) унежомских промысловиков.
В конце поселка – еще два стана, сделанных из шняки. Такие жилища были не редкостью на Мурмане и «строили» их быстро и просто: распиливали непригодную для лова рыбы шняку пополам, опрокидывали килем вверх, распиленную сторону заделывали досками, ставили дверь, прорубали окно – и дом готов. Внутри – стол, топчаны для спанья, печка. Таким образом, из одной шняки можно было сделать два стана. В одном из таких «жилищ» помещался Базанов Михаил Васильевич, наш унежом, с сыновьями Иваном и Павлом. За этими двумя станами на берегу бухты была салотопка факториста Котлова, а дом и причал – в северной части становища, около нюхотских станов.
Впоследствии Котлов разорился: дом был снесен, салотопка закрыта. Произошло это, видимо, не без участия Савина, могущественного конкурента. На месте дома Котлова построил себе стан М.В. Базанов.
В середине поселка между станами нюхчан и унежомов стояли дома колониста Максимова и его сыновей, сараи, баня и причал. Дома Максимовых выглядели добротно: бревенчатые, обшитые вагонкой, окрашенные – как дворцы среди шалашей. Максимов с сыновьями занимался промыслом, скупкой, засолкой и продажей рыбы. От этого они, видимо, имели немалый доход и первые в Шельпино купили сначала один моторный бот, а затем и второй. Недалеко от их домов стояла маленькая церквушка, вернее, часовенка, за нею – колодец, дальше – глядень, место, с которого просматривались все окрестности – становище и море. За поселком рыбаков в южной стороне было шесть домов колонистов – постоянных жителей Шельпино.
|
1– 6 7 8 9 10–13 14 15 16 17 18 19 20 21 |
Станы нюхчан Колодец Церковь Стан Базанова Михаила Васильевича Дома и хоз. постройки П. Максимова Стан Куколева Аф. Куз. Стан Акилова Николая Григорьевича Стан Куколева Федора Акимовича Стан Куколевых Стан Егорова Ивана Стан Ульянова Матвея Максимовича Стан Евтюковых Стан Евтюкова Егора Евсеевича |
22 22а 23 24 25–26 27 28–29 30 31 32 34 35 |
Стан Евтюкова Федора Егоровича Стан Епифанова Матвея Стан Егорова Прокопия Стан Ульянова Никандра Абр. Станы, сделанные из шняки Салотопка Котлова Дома колонистов Павловых Дом колониста Иванова Дом колониста Иванова И.П. Дом колониста Филимонова И.Ф. Глядень Стоянка рейсового парохода |
.
Заселение Мурмана, фактории
Заселение восточного Мурмана представляло последний этап освоения незаселенных районов европейского севера Российской империи. Появление оседлого населения на восточном Мурмане, на местах становищ, куда на лето поморы приезжали ловить треску, относится к первой половине XIX века. Первопоселенцами были русские и карелы. Первой русской оседлой колонией стала Тери́берка, в 1875 году была основана колония Рында, к 1890 году в ней насчитывалось 9 дворов, хозяевами которых в основном были поморы из Унежмы и других сел. В 1840 году карелом И. Редькиным была основана колония Гаврилово. Колония Шельпино была основана примерно в то же время финном совместно с русским крестьянином из Унежмы. В 1880 году на Кильдине поселился норвежец, в Зеленцах был один житель Кнюцен, норвежец по происхождению.
Карелы первыми основали постоянные поселения на западном Мурмане. В 1840–1890 гг. ими были заселены Печенга, Княжуха, Труфаново, Оленья Горка, Гагарка и др. Заселение Мурманского побережья постоянными жителями привело к образованию факторий, развитию капитализма на Мурмане. Фактории стали центрами торговли, а фактористы пользовались правами колонистов. Первая фактория была открыта в бухте Корабельной в 1869 году, затем они возникли в Еретиках (порт Владимир) и в Шельпино. В 1881 году их было уже восемь, в 1894 году – двадцать. Кроме того, в становищах было открыто четырнадцать лавок (магазинов). Фактористы имели собственные суда и товары закупали там, где они дешевле, а продавали подороже. У Савина (Шельпино) было два судна, лавка и пекарня. В его лавке и на складах было все, что необходимо рыбаку: съестные припасы, снасти, тара, соль, напитки, одежда, обувь. За год Савин продавал товаров на 10–15 тысяч рублей, что по тому времени считалось немалым оборотом. Но основной доход он получал от рыбы и трескового сала. Свежую рыбу, только что привезенную с моря, он скупал, засаливал, печень перетапливал и сбывал на рынках различных городов. Немалый доход он получал от мойвы, которую ему ловили покрученники, а он продавал ее промысловикам-рыбакам. На него работало до 60 человек покрученников и вольнонаемных. Савин считался «лучшим» хозяином-фактористом.
«Домик для наемных рабочих... Всех рабочих до 30: они помещаются в казарме в три окна. Тут две комнаты... обе одинаково низки. Очень грязно и скверно. Если так живут люди у лучшего из хозяев, то что они должны терпеть у худших? Невольно приходило в голову, что вот человек, понимающий дело, вышедший из рутинной колеи поморских хозяев, а все-таки по отношению к своему рабочему он является таким же ветхозаветным кулаком, как остальные. И фактория его поставлена на европейский лад, и сам он выглядит немецким негоциантом, а рабочего держит скотом, в духоте и грязи. Промышленники у Савина разделяются на покрученников и наемных. Первые промышляют из трети, на общих основаниях поморского покрута, вторые работают на заводе и при блокгаузе и получают в лето от 70 до 80 рублей, причем путь с места их жительства на Мурман оплачивается хозяином. От хозяина идет им мука, крупа, рыба. Горячее приготовляется два раза в день. Наемные рабочие получают чай утром и вечером, покрученники пьют свой. Кроме того, первым выпадает топленое масло, а последние к каше употребляют тресковую максу (печень). По общему мнению промышленников, положение наемных рабочих гораздо сноснее, чем покрученников... Первый при лучшем содержании получает до 80 рублей в лето, тогда как второй... не более 60 или 50 рублей. На фактории Савина выделываются наемными рабочими ярусы для лова трески и мелкоячейные невода для добычи песчанки... Они славятся на всем Мурмане своею прочностью. Общий оборот фактории доходит до 15 тысяч рублей. Она на довольно далеком пространстве Мурманского берега скупает сало и максу, треску и палтусину, как соленую, так и сушеную, фактория выдает вперед деньги более чем 200 рабочим, да при ней находится до 60 человек», – так писал В.И. Немирович-Данченко в книге «Страна холода. Виденное и слышанное» о фактористе Савине в 1873 году.
В 1911 году Савин продал свою факторию, владельцем ее стал Могучий Епимах Васильевич – уроженец поморского села Малошуйка. При этом хозяине порядки не изменились – та же эксплуатация покрученников и вольнонаемных, те же ужасные условия жизни и быта. Вся торговля на Мурмане находилась в руках купцов, фактористов и колонистов. Только в 1883 году в становище Гаврилово был открыт первый на Мурманском берегу казенный магазин.
.
Воспоминания о Шельпино
Писавшему эти строки пришлось побывать в Шельпино в 1928 году. Тогда мне было восемь лет. Из Унежмы на рейсовом пароходе я с братьями отправился в Шельпино. Через несколько дней мы были на месте. Шельпино для меня показалось диким, неприветливым местом: ни кустика, ни деревца, только сопки голые, камни да море. И домик, наш стан, как лачуга: низенький, маленький, как деревенская банька, черный от времени и грязи. В стане была одна комната и одно окно, нары для сидения и спанья, стол, в углу печурка. Под обрывом внизу – море, а с другой стороны – гора, усеянная камнями. Станы-жилища стоят в ряд вдоль залива. По заливу плавают шлюпки и карбасы, а дальше, где поглубже – ботики, шняки, ёлы. На берегу множество чаек и чирков. На любую приманку они набрасываются стаей, вырывают друг у друга, кричат, подлетают совсем близко. Заметив рыбу в море, пикируют в воду и, поймав добычу, взлетают вверх, заглатывая ее на лету.
Я попал в совсем непривычный, незнакомый мир и понял: кончилось мое маленькое, безрадостное детство, и что для меня уготована тоже рыбацкая жизнь. Это меня, как и многих моих сверстников, пугало еще и потому, что я боялся моря. При качке (еще по пути в Шельпино) у меня появилась рвота, а это значит, морская болезнь. Это меня угнетало, ребята моих лет бегали, играли, а я стоял на палубе, мне было не до игры. Увидя меня, они кричали:
– Смотрите, смотрите, Ванька Максимовича «сеет репу»!
– Где? – спрашивали другие.
– Да вот там, на корме!
«Репа», то есть остатки пищи, кончилась, но меня все равно тошнило. Было до слез обидно: ведь в нашей многочисленной семье среди мужчин не было никого, кто болел бы морской болезнью.
Отец со старшими братьями почти всегда были в море, на лове трески, а мы с Михаилом и Дмитрием – на берегу. Брал нас отец на Мурман в основном для того, чтобы прокормиться. В один из тихих солнечных дней мы втроем на карбасе поехали в море. Отойдя от становища километра три, Михаил начал ловить рыбу поддевом. Вскоре в карбасе было с десяток рыбин и мы поплыли обратно под парусом. Скорее домой! – потому что отец не разрешал одним выходить в море. Тогда в Шельпино мне удалось побывать несколько раз на лову, увидеть живую треску и седое Баренцево море.
Редко приходилось видеть отца и старших братьев дома. Отдыхали и спали они мало. Когда приезжали, мы варили уху с балками. Вся наша еда состояла из рыбы, иногда пшенной каши. Чай, уха, рыба – ежедневно повторяющаяся пища. Отец был большой труженик. К этому он приучил всех нас. На его горбу держалась вся наша многочисленная семья.
Несколько слов о «зуйках». Как и во всех становищах, в Шельпино тоже было немало зуйков. Зуек – это вроде ученик, подмастерье. На него возлагалась вся домашняя работа, а кроме нее он должен был разбирать тюки и наживлять ярус. Часто наживлять приходилось поздно вечером или ночью.
Наживлять снасть – работа непростая. Надо взять мойву или песчанку в левую руку, а уду в правую, и пропустить уду через всю рыбку до головы, так, чтобы уда по всей рыбке прошла внутри.
Ночью наживочников одолевал сон, зуйки часто засыпали или дремали – «клевали носами», и тогда они становились объектом насмешек взрослых: «поехал к мамке», «едет в Унежму», совали под нос и в рот мойву.
Над зуйками насмехались и обманывали. Мой земляк, Павел Михайлович Базанов, с восьми лет начавший плавать на Мурман, рассказывал: «Вечером, накануне Петрова дня (престольного праздника в Унежме) дядя мне говорит:
– Завтра никто не пойдет на работу, будут печь шаньги, мать будет дома.
Утром отец ушел к соседям шить парус, а дядя стал собираться в Унежму и звать меня. Я сказал, что до Унежмы далеко. На это он отвечал:
– Совсем близко. Это мы ехали по морю, кружили, а если прямо, то совсем близко, за горой. Поедим шанег, с мамкой повидаешься!
Этот его довод меня окончательно убедил. Мне очень хотелось домой. Мы взяли узелок с хлебом и пошли по дорожке вдоль становища. Когда мы стали проходить поселок, мой батя, увидев нас, окликнул:
– Куда повел ребенка? Паша, не ходи с ним, иди ко мне!
Но мой дядя на этом не успокоился, решил еще раз «подшутить» надо мной. В один из дней, когда отец не ездил на промысел из-за отсутствия наживки, а другие вернулись с богатой добычей, дядя сказал мне:
– Паша, сходи к дяде Егору, попроси кутьков на уху!
Ничего плохого не подозревая, я со всех ног бросился на улицу и вскоре был около стана Евтюковых.
– Дядя Егор, дай нам кутьков на уху!
Дядя Егор, всегда ласковый и добрый, стоял передо мной чернее тучи и тянулся за палкой.
– Сейчас я тебе дам, Лутьяшка!
Лутьяшкины – это прозвище наше деревенское, берущее начало от имени моей бабушки Лутьяны Петровны. Скачала я не сообразил, в чем дело, но когда увидел в руках дяди Егора палку, понял, что мне надо уносить ноги и бросился бежать. Позже я узнал, что кутек – это ругань, так ругали дядю Егора Евсеевича. После этого я долго боялся, не попадался ему на глаза и жалел, что обругал такого доброго человека».
В год моего посещения Шельпино со мной произошел не менее драматический случай. Вечером мы начали наживлять ярус и работали до утра. После этого я решил прилечь и погреться на солнышке. Забрался в ярусный ящик и заснул. Меня обнаружил Ванька Рабодихин (тоже прозвище) и решил подшутить. Видя, что я крепко сплю, а рядом банка с готовой смолой, он намазал мне лоб, щеки и бороду. От тепла смола потекла в глаза и в рот, мне стало больно, я проснулся и закричал. На крик сбежались мои братья – Михаил и Дмитрий, стали оттирать и отмывать. Но проклятая смола не поддавалась ничему, а глаза жгло невыносимо. Миша нашел Ваньку, наколотил его, а мне от этого не стало легче. Я сидел и лежал в стану, в темноте было легче глазам.
Обманывали, смеялись не только над зуйками, но и над взрослыми рыбаками.
После трудного и опасного рыбацкого труда, иногда в непогодье, промысловики собирались у кого-нибудь в стану, рассказывали анекдоты, сказки, бывальщины. Подростки и зуйки играли в лапту, городки, карты. На шлюпках ездили на противоположный берег залива, на остров Могильный, собирали яйца, ловили мелкую рыбу в заливе и скармливали ее чайкам. Заняться другим было нечем. Газет и журналов не было, клуба тоже. Все жили сами по себе. Полностью мужское население. Иногда приезжали к поморам жены на недельку-две, но это было редко.
В становище не было никакой власти: ни старосты в царское время, ни милиционера в советское время. Полная воля. А началось это с давних времен. На Мурманском берегу никогда не было никакой администрации. Воля, полная свобода действий манили людей в этот далекий край. Здесь они были полновластными хозяевами – трудились без окриков, здесь воспитывалась вольница поморская, получала закалку молодежь.
.
Капитализм в Поморье
Падение крепостного права в 1861 году ознаменовало конец феодальной формации, на смену которой пришел новый общественный строй – капитализм. Это создало условия для ускоренного развития. Невиданными темпами стали множиться промышленные предприятия, строились железные дороги, росли города и «Россия сохи и цепа, водяной мельницы и ручного ткацкого станка стала быстро превращаться в Россию плуга и молотилки, паровой мельницы и парового ткацкого станка», – писал В.И. Ленин. Происходили важные сдвиги и в общественной жизни. Рушились формы личной зависимости, на смену крепостному труду шел труд вольнонаемный, увеличилась подвижность населения, стал повышаться культурный уровень народа, слабели вековые традиции патриархального быта, в России формировался пролетариат.
Утвердившись и окрепнув в центре страны, капитализм стал развиваться вширь – распространяясь на новые территории, втягивая в свою сферу окраины, нарушая их замкнутость и оторванность от центра. Но буржуазные преобразования носили половинчатый характер, вследствие чего остались многие пережитки феодального строя. «Ни в одной капиталистической стране не уцелели в таком изобилии учреждения старины, несовместимые с капитализмом, задерживающие его развитие», – писал В.И. Ленин. На Севере это был кабальный покрут, крестьянская община, патриархальщина.
Ввиду того, что в Беломорье не было помещичьих земель, реформа 1861 года его почти не коснулась и осталась здесь незамеченной. Правительство упорядочило лишь административное деление и определило функции местной власти. По закону от 25 февраля 1861 года все селения Архангельской губернии были разделены на сельские общества. Ответственность за исправное несение государственных повинностей возлагалась на выборных должностных лиц – старост, писарей и сборщиков податей. В помощь им выбирались сотские и десятские. Надзор за жизнью крестьян поручался мировым посредникам – чиновникам, полиции. Они могли налагать штраф до пяти рублей и подвергать аресту до семи суток. Вопросы внутренней жизни: распределение угодий (пашни, сенокосы), рыболовных тонь решались крестьянами на сходах. Законом от 24 ноября 1866 года за крестьянами сохранялись земельные участки и промысловые угодья, за которые они должны были платить оброчную подать.
Реформа 1861 года фактически ничего не изменила в жизни крестьян Беломорья: сохранились прежние феодальные повинности, общинное землевладение и старые дореформенные порядки, в выборных органах главенствовали богачи.
.
Мурман на рубеже XX века
Одним из проявлений развития капитализма на Севере в пореформенную эпоху была колонизация мурманского побережья. До 60-х гг. XIX века на мурманском берегу вообще не существовало постоянных поселений. Промысловые становища рыбаки и торговцы посещали только весной и летом.
Тресковые промыслы на Кольском побережье Баренцева моря имели огромное значение для жителей Беломорья. «Там наша морская пашня», – говорили поморы. В середине XIX века на Мурман ежегодно стекалось до трех тысяч промысловиков. Рыба, поступавшая с Мурмана, являлась основным продуктом питания жителей Беломорья. От успеха рыбных промыслов зависела платежеспособность населения этого региона. Но развитию рыбной промышленности на Мурмане мешала его отдаленность от обжитых районов. Многие поморы, ходившие на лов трески, переселились бы, но переселение требовало немалых денег. Пугали оторванность, бездорожье, отсутствие торговых заведений. В случае неудачного промысла их ждали голод и смерть. Все необходимое надо было запасать летом, а затем целую зиму жить среди диких скал и снегов, совершенно обособленно.
В заселении Мурмана были заинтересованы владельцы промыслов и правительство. Вследствие захирения Колы, из-за отсутствия в ней военных сил и администрации, влияние России на Мурманском берегу резко ослабло. Норвежцы селились в пограничной зоне и промышляли зверя и рыбу в русских водах. Архангельские власти не раз обращали внимание царского правительства на проникновение иностранцев на Мурман. «Удобнейшие места для ловли трески находятся на нашем берегу и усердно посещаются норвежскими промышленниками… Тогда как в их владениях норвежцы установили строгий порядок и присутствие сильной власти там весьма ощутительно, на нашей территории господствует анархия, которой пользуются норвежцы, с каждым годом более и более вторгаясь в наши воды, отбивая у наших промышленников лучшие промысловые места. Здесь нет никакого управления и весь мурманский берег можно считать как бы не принадлежащим никакому государству», – писал Архангельский губернатор. Наша соседка Норвегия, где не было крепостного права, ранее России вступившая на путь капиталистического развития, к 60-м годам XIX века достигла больших успехов в развитии экономики и культуры. В Финмаркене, который не отличается по природным условиям от Мурмана, в 1866 году насчитывалось 21 тыс. человек, проживающих постоянно. В небольшом городке Вардё проживало 828 жителей, было восемь паровых жиротопенных заводиков. Район Норвегии отличался благоустроенностью, хорошими шоссейными и пешеходным дорогами, по побережью курсировали пароходы, в поселках были школы, магазины, телеграф, отели, банки, театры, аптеки, столовые, фотоателье, различные мастерские, продавались газеты – короче, было все, чего достигла цивилизация. На фоне этого на русском Мурмане неблагополучие выступало очень резко.
Усиление Норвегии заставило царское правительство принять меры к укреплению позиций на Мурмане. В 1868 году в Коле вновь было учреждено полицейское управление. Полиции для разъездов была выделена казенная ёла (парусно-гребная лодка норвежского образца), открыто отделение связи и начал работать почтовый тракт.
Правительство стало поощрять заселение Мурмана. Оно обещало освободить переселенцев от всех податей и повинностей. В 1867 году на западном Мурмане возникли постоянные поселения, в которых проживало 175 человек. В 1868 году Александр II утвердил положение о даровании льгот поселенцам Мурманского берега, по которому предоставлялось право в течение шести лет заниматься торговлей и промыслами без платежа сборов, а также привозить из-за границы для себя и для продажи мануфактурные и другие товары. Переселенцам разрешалось выдавать ссуды от 50 до 150 рублей, бесплатно пользоваться лесом: рубить до 100 деревьев. Они освобождались от податей, от призыва на военную службу в течение трех наборов. Эти льготы увеличили приток колонистов, особенно из Карелии и Норвегии.
Освоение Мурмана затруднялось отсутствием пароходного сообщения с Архангельском, Онегой, Кемью, Сорокой, прибрежными селениями. Купцы и промышленники Севера неоднократно поднимали вопрос об учреждении регулярного пароходного сообщения для поездок на Мурман и обратно. Каждый раз власти отказывали, не желая «обременять казну подобными расходами». В сентябре 1870 года торговцы и промышленники Севера образовали «Товарищество Беломорско-Мурманского срочного пароходства» с капиталом в 150 тысяч рублей. Было заказано два железных парохода в Англии. В 1871 году они начали движение на линии Архангельск-Вардё, совершив за навигацию по восемь рейсов. Эти пароходы заходили далеко не во все становища, останавливались в восьми пунктах, в том числе и в Шельпино. Пароходство терпело убытки, а после того, как один из пароходов разбился на подводных камнях около Семи островов, вовсе пошатнулось. Вместо затонувшего корабля был заказан новый – «Помор». В 1874 году пайщики объявили о ликвидации «Товарищества».
В 1875 году за организацию пароходного сообщения взялся московский капиталист Чижов, создав «Товарищество Архангельско-Мурманского срочного пароходства». Чижов приобрел четыре парохода, два из них обслуживали Мурманскую, два – Кандалакшскую линии. Несмотря на все это, транспортные связи оставались в неудовлетворительном состоянии: суда ходили редко, расписание нарушалось, отсутствие телеграфа не позволяло сообщать населению о времени прихода судна. Во время открытия навигации, когда поморы спешили на летние промыслы, судов не хватало. На пароходах не было никаких удобств, в каютах третьего класса, предназначенных для простого люда, было тесно, грязно, душно. Почти ничего не делалось для безопасного плавания судов: от Святого Носа до норвежской границы не было ни одного берегового знака.
В 1895 году, в связи с истечением срока договора товарищества, в адрес правительства поступило ходатайство о продлении и расширении деятельности пароходства. 15 мая 1895 года был подписан новый договор, по которому правительство увеличило размер субсидии пароходству до 227 тысяч рублей в год. Было приобретено еще несколько пароходов. Начиная с 1903 года промышленники из селений западного Беломорья могли, не заходя в Архангельск, ехать на Мурман.
Были приняты меры к улучшению условий судоходства вдоль мурманского берега. К 1911 году тут имелось уже 15 маяков и 46 береговых знаков и башен. В 1911 году было издано новое пособие для судоводителей – «Лоция Мурманского берега Северного Ледовитого океана от острова Вардё до Белого моря». Кроме Архангельско-Мурманского срочного пароходства, существовало частное пароходное предприятие капиталиста Буркова, перевозившее грузы и пассажиров, когда возникала сезонная потребность.
О том, в каких условиях ездили рыбаки Беломорья на Мурман, говорил на съезде промышленников в 1913 году Е.В. Васильев: «Промышленники, едущие на Мурман, переносят ужасные бедствия в пути на кораблях Мурманского общества… Палуба завалена подчас бочками, а на бочках под открытым небом в холод и непогоду ютится промышленный люд, не смея подчас и уснуть, дабы океанская волна не смыла его за борт. Такие условия отбивают охоту от Мурмана и заставляют довольствоваться скромным домашним заработком».
После реформы 1861 году морские рыбные промыслы стали более успешно развиваться. Уровень ежегодной добычи рыбы с 300–400 тысяч пудов к началу 80-х годов повысился до 500–600 тысяч пудов, а к 1882–1883 годам – до 900 тысяч пудов. Этому способствовала благоприятная промысловая обстановка и возросший спрос на рыбу. Сюда устремились скупщики из Риги, Петербурга и других городов. Цены на рыбу повысились в несколько раз – в 60-х годах пуд трески стоил 15–20 коп., а в начале 80-х годов – 65–70 копеек. Рост цен на рыбу побуждал быстрее развивать промыслы. Кулаки-поморы строили и закупали новые суда, «крутили» бедноту и отправляли на Мурман. Заметно увеличилось количество промысловиков, работающих на паях. В 1885 году на тресковых промыслах было 1159 судов и 4963 рыбака.
Богачи-судовладельцы держали в своих руках весь поморский парусный торговый флот (лодьи, шхуны, суда), предназначенный для доставки на Мурман продовольствия и рыболовных снастей, дров, пиломатериалов, а также для перевозки рыбы в Архангельск, Онегу, Кемь, Петербург, Ригу. Повышению добычи рыбы способствовало улучшение орудий лова: хлопчатобумажная бечева вместо пеньковой, удобные и прочные стальные крючки машинного изготовления, медные вертушки для поддева. Стала применяться импортная непромокаемая одежда: роконы (куртки) и буксы (брюки). Но эти улучшения и изменения были едва заметны, промыслы продолжали сохранять свой дореформенный облик: шнячно-ярусный способ лова, покрутная организация труда. Рыбная промышленность существовала в форме мелких кустарных предприятий. К более крупным фактористам, имеющим по 40–50 рабочих, относились колонисты Кононов (Териберка), Савин (Шельпино). Около 90% рабочих, занятых на промысле, были жители Кемского, Онежского и других уездов Севера.
Царское правительство не принимало никаких мер к улучшению ведения промысла. Не было службы информации о движении, сосредоточении рыбы, лов велся наудачу, вслепую, отсутствовала спасательная служба, страхование судов не велось, не было учреждения, которое занималось бы снабжением солью и тарой. Неблагоприятная промысловая обстановка, начиная с 1885 года, в районе Рыбачьего и Цыпнаволока, привели к снижению добычи рыбы. В 1887 г. было выловлено 278 тысяч пудов, в 1888 г. – 396. Промысел переместился на восточный Мурман, в район Териберки, Гаврилово, Шельпино. Здесь промысел шел успешно и улов рыбы несколько поднялся: в 1893 году – до 550 тысяч пудов. В связи со снижением добычи рыбы Россия вынуждена была закупать ее за границей.
Ранее богатые рыбные промыслы на западе Мурмана стали истощаться. Треска в больших количествах не подходила к берегам, а скоплялась в области теплого течения, примерно в 100 верстах от берега. На таком расстоянии парусные суденышки – шняки и ёлы – не могли вести лов. Вылов рыбы уменьшался из года в год и сократился к 1914 году по сравнению с концом XIX века наполовину. К тому же край постепенно прибирали к рукам иностранцы. Норвежские купцы истребляли китов в наших водах, на западном побережье началось расселение пространных подданных, которые захватывали лучшие участки и распространялись все дальше и дальше на восток – до Териберки. Снабжение наживкой оказалось в руках норвежского купца Кнюцена. Некоего Гильфельда, тоже иностранца, называли королем западного Мурмана: он скупал здесь всю рыбу. Снабжение солью находилось в руках англичан, они привозили «ливерпульку» и сбывали местным купцам, а те продавали рыбакам. Соль была очень плохая, портила рыбу, в ней было 40% химических примесей. А в то время в Норвегии промысел велся на моторных ботах, была организована разведка местонахождения рыбы.
.
Начало новой эры
Учитывая зарубежный опыт, русские промышленники стали обзаводиться судами большего радиуса плавания. В 1906 году Н.Л. Копытов начал промысел рыбы в открытом море с помощью трала. В 1913 году К.Ю. Спаде устроил базу для тралового лова в Порчнихе. Он выловил около 52 тысяч пудов рыбы. Начинания Копытова и Спаде означали поворот от ярусного к траловому лову рыбы.
Гражданская война и интервенция Антанты полностью подорвали промыслы, они находились в плачевном состоянии: промысловых судов стало в два раза меньше, вылов рыбы сократился в несколько раз, снасти у рыбаков износились, не небольших стареньких суденышках было опасно выходить в море – при первом же шторме они могли развалиться. На побережье Мурмана не завозили соль, нечем было солить рыбу.
В 1920 году Красная Армия полностью очистила мурманское побережье и Беломорье от интервентов. С этого времени началось планомерное освоение вод Баренцева и Белого морей. Был создан плавучий Морской НИИ (Плавморин). Декрет о его создании подписан В.И. Лениным 10 марта 1921 года. Для восстановления рыбных промыслов, несмотря на тяжелое положение республики, Совнарком РСФСР выделил мурманскому Управлению рыбных промыслов 4680 пудов промыслового снаряжения, 17 тысяч пудов продовольствия, 1400 пар обуви, 1600 комплектов непромокаемой одежды. Совет труда и обороны под председательством В.И. Ленина принял постановление о закупке за границей орудий лова и промыслового снаряжения. Из центра на промысел стали поступать соль, тара, хлеб, строительные материалы, одежда. В начале 1921 года Совет труда и обороны принял постановление закупить моторные бота и орудия лова за границей. В том же году в Норвегии было закуплено 19 моторных ботов, 66 ёл и лодок, 258 тюков готовой снасти, 2 миллиона крючков (уд). К осени 1921 года промышленники выловили 300 тысяч пудов рыбы.
Хотя еще не была ликвидировала разруха, восстановление рыбных промыслов шло успешно. Этому способствовала отмена государственной монополии (1922 г.) на лов рыбы. Промыслы после этого стали оживать еще быстрее. Более широко стал применяться траловый лов. В 1925 году траулеры выловили в два с половиной раза больше рыбы, чем в 1920 году. Это была заслуга наших поморских капитанов: С.Д. Копытова, Н.М. Буркова, Ф.М. Михова, Я.А. Богданова, И.Н. Демидова, чьи имена вошли в историю создания мурманского тралового флота.
Город Мурманск стал северной рыбацкой столицей. В 1925 году в Мурманске начала работать бондарная мастерская, которая обеспечивала рыбаков тарой. В годы первых пятилеток траловый флот получил хорошее подкрепление: в Мурманск стали прибывать суда второй серии, закупленные за границей. Всего поступило за годы первой пятилетки 34 паровых и 10 дизельных траулеров. В январе 1932 года в Мурманск пришел первый отечественный траулер, а к концу года их было уже одиннадцать. С каждым годом креп и набирал силу траловый лов рыбы, а удебно-шнячный отмирал.
К концу 1932 года рыбные промыслы Мурмана полностью перешли на траловый лов. И тогда большинство поморов, особенно кто помоложе, стали покидать родные села, где они родились и жили, уезжали в Мурманск навсегда. Там они поступали в траловый флот матросами, рыбмастерами, засольщиками, штурманами. Как ни горько было покидать родные места, но море тянуло, манило, звало, без него помор не мог жить. Оно – его стихия, друг, кормилец. Траловый флот рос, нужны были специалисты. И многие деревенские мужчины и ребята стали учиться: окончили курсы, техникумы, а иные и высшее мореходное училище, стали судоводителями, механиками, штурманами и другими специалистами.
Далеко в прошлое ушли времена, когда рыбаки-поморы были рабами моря и кулака-кровопийцы. Забыта горькая нужда, убогая жизнь в кулацкой неволе, постоянная забота о куске хлеба. Забыты старые слова – порождение горькой жизни дореволюционных рыбаков. «Покрученник»! Кому известно теперь в Беломорье, что это значит? Разве лишь старые люди помнят. «Зуек»! Разве теперешние дети поморов знают, что это такое? А услышите ли вы теперь в Беломорье слова: «ёла», «шняка», «ярус», «наживка»? Они ушли в прошлое. Не поддевом и не ярусом теперь рыбак ловит, не на утлом суденышке, как раньше, выходит в море! На вооружении рыбаков трал, а «посудина», как раньше говорили – траулер.
.
.
.
.